юридическая фирма 'Интернет и Право'
Основные ссылки




На правах рекламы:



Яндекс цитирования





Произвольная ссылка:



Фишки нА стол! © И.В.Собецкий, Н.Н.Федотов, 1997-1999



Глава 2

Свои не руби, на чужих не дуплись

2-я заповедь "козла"

 

Когда ясный сентябрьский рассвет только позолотил звезду на шпиле высотного здания, а барометр на северной башенке Университета показал пятнадцать микрорентген выше нуля, Шпагина разбудил раздавшийся у него из-под уха телефонный звонок. Подбородком нажав кнопку на телефоне, участковый пробормотал:

- Шпагин слушает!

- Скорее приходите, тут такое творится! - прорыдал в трубку истеричный женский голос, - на вас последняя надежда!

- Что у вас там случилось? - прохрипел участковый, спуская ноги на пол, - опять труп?

- Какой труп?! Если вы сейчас не придёте, на соседей протечёт! И умыться невозможно!

По необъяснимой причине половина звонков дежурному слесарю попадала в кабинет участковых.

Злобно ткнув в кнопку отключения, Шпагин окончательно слез на пол и, натягивая ботинки, пробурчал продравшему глаза Кулиничу:

- Умыться им, видите ли, невозможно! Тут живёшь сутками в кабинете - хоть языком умывайся!

- Чего? - Кулинич ещё не проснулся окончательно.

- Вставать пора, - терпеливо пояснил участковый. Он с некоторых пор не выносил, когда кто-то спал в кабинете дольше положенного срока. Это началось после давнишнего случая. Рано утром Шпагин привёл в свой кабинет задержанного и был немало смущён представившейся картиной: его напарник развалился на рабочем столе среди немытых стаканов, обратив к вошедшим не самую привлекательную часть своего тела. Не в силах вынести это зрелище в присутствии посторонних, Шпагин тогда, мягко выражаясь, разнервничался. С тех пор он безжалостно будил коллег ни свет ни заря.

На пороге комнаты, почувствовав прохладный сквознячок, Кулинич передёрнул плечами, потом сладко потянулся и собирался зевнуть, но начавшийся зевок резко вылетел обратно.

Через дверь, ведущую во внутренний дворик, в контору входил начальник отделения майор Валентинов. Будучи в штатском, как сейчас, он имел вид непрезентабельный - низкий рост, красное лицо, кривые ноги, поношенный пиджачок. Незнакомый человек мог бы принять его за подсобного рабочего или в лучшем случае - за мастера ПТУ. Но в мундире Валентинов преображался. Откуда-то появлялась осанка, он казался выше, а единственного брошенного взгляда хватало, чтобы нагнать на любого священный трепет пред лицом закона. Во всяком случае, подчинённые у него трепетали постоянно. Даже увидав начальника в штатском.

Живо представив, что начнётся, когда Валентинову доложат об убийстве, Сергей поторопился к умывальнику. Ещё минут десять-пятнадцать на доклад дежурного и совещание с замом по розыску - и все подчинённые забегают на полусогнутых.

Умывальники, которыми приходилось пользоваться отделению, строители знаменитого здания расположили так неудобно, как только смогли. Их разместили вдоль стен небольшого прохода, соединяющего коридор отделения со столовой. Вокруг уже толклись студенты,пришедшие за завтраком, доносилось лязганье посуды и покрикивание кассирш.

Впрочем, относительно бытовых неудобств (называть это "удобствами" язык не поворачивается) 206-е находилось ещё не в самом худшем положении. Много шума наделала сортирная история в соседнем, 210-м отделении. Туда пришёл новый начальник. Увидав впервые сортир отделения, он долго не мог произнести ни слова - то ли от негодования, то ли от вони дыхание перехватило. По рассказам очевидцев, сортир 210-го напоминал тогда кишечник алкоголика изнутри. Новый начальник пришёл в ярость и устроил строгое внушение своему заму, возложив на последнего обязанность в течение месяца, до его возвращения из отпуска, сделать ремонт и привести санузел в порядок. Зам, надо отдать ему должное, приложил все старания к исполнению приказа - изыскал некие подкожные резервы, где надо надавил, где надо подмазал, и уже через две недели сортир засиял чистым кафелем и новой сантехникой. Обозрев сие великолепие, ушлый зам рассудил: "Снова всё загадят, сволочи", - и до приезда начальника запер шедевр гигиены на ключ. Как быть и куда ходить личному составу, его мало волновало. Но люди хотят справедливости. Промучавшись несколько дней, они пожаловались случившейся тут некстати инспекции из Главка. "Что за безобразие! - напустилась инспекция на зама. - По чьему приказу заперт туалет?" Зам не нашёл сказать ничего лучше, чем "По указанию начальника отделения" - в конце концов, ему принадлежала инициатива благоустройства санузла. Несчастного начальника, не помнившего за собой никакого греха, отозвали из отпуска и начали тыкать носом в сортир, вопрошая, что же это такое. Чем закончилась эта история, рядовые сотрудники так и не узнали, но зампотылу ещё в течение месяца был бледен как сортирный кафель.

Так что наши бытовые условия ещё можно назвать хорошими.


 

Совещание по делу началось, как и предположил Кулинич, через пятнадцать минут.

С начала зампорозыску Хусаинов взял официальный тон:

- По факту обнаружения трупа гражданина Фотиева прокуратурой возбуждено уголовное дело. Дело ведёт старший следователь Жбан.

Все слушатели синхронно прошептали одно и то же слово.

Юрий Никодимович Жбан был отлично знаком всем присутствующим. До того, как стать следователем прокуратуры, он пятнадцать лет проработал в розыске, причём значительную часть этого срока - в том же 206-м отделении. Здесь его знали как облупленного и поэтому особых надежд не возлагали. Наилучшей характеристикой Жбана была та неофициальная устная рекомендация, которую его предпоследний начальник, передавая последнему, присовокупил к официальной характеристике: "жизнерадостный похуист".

Любимой присловкой Жбана была: "Херня - раскроем. Не раскроем - откажем". Отказать в нашем случае при всём мастерстве Жбана представлялось затруднительным, так что, судя по всему, придётся раскрывать, причём раскрывать силами отделения. Была ещё надежда на некую помощь "убойного" отдела МУРа, но основную работу предстояло совершить нашим сыщикам. Эту мысль зам по розыску и постарался довести до подчинённых.

- Подведём итоги, - стал закруглять разговор Хусаинов. - Версии нет, поэтому будем копать по связям убитого. Первая связь - спекуляция, вторая - по женской линии, третья - что касается мошенничества с абитуриентами. Политическую версию, конечно, серьёзно рассматривать нельзя, но для начальства придётся. Поэтому её я возьму себе. Спекулянтов поручим Кулиничу, любовницу - Шпагину, абитуру - Муравьёву. - И, повышая голос, так как все трое немедленно начали роптать, закончил совещание. - Всё ясно, вопросов нет, по местам!

Плетясь к себе в кабинет, Кулинич углубился в раздумья. Но размышлял он не о том, как лучше взяться за порученное направление, а о том, что на него, как всегда, повесили самое трудное. Дойдя до кабинета и посидев там ещё немного с этой грустной мыслью, он решил, что пора пообедать, а потом можно и браться за дело.

Возвращаясь из закусочной и проходя мимо двери штаба оперотряда, Кулинич вспомнил, что Крот последнее время, кажется, занимался спекулянтами, и у него можно было бы получить первичную информацию.

Крот, то есть Кротов числился в отделении внештатником. Кличку он получил не столько из-за фамилии, сколько из-за своей тяги к сыскной работе. Начинал он в оперотряде, где вследствие своей активности быстро стал членом штаба и из-за неё же быстро вылетел, поскольку комсомольское начальство слишком рьяных не любило. В вину ему поставили то, что он завёл в штабе картотеку на студентов, куда заносил не только задержанных, но и всех потенциальных, по его мнению, нарушителей, к коим причислял процентов девяносто студентов. Картотека эта (сразу же прозванная "крототекой") была организована по всем канонам оперативного учёта. Для облегчения поиска каждая карточка имела на торце цветную метку в соответствии с категорией потенциального или действительного нарушителя: хулиганы отмечались чёрным цветом, бляди - жёлтым, пьяницы - зелёным, диссиденты - розовым и так далее. Через некоторое время грянул скандал. Комсомольское начальство усмотрело в ведении такого учёта нарушение соцзаконности. Крот тщетно пытался оправдаться, ссылаясь на гласность и Конституцию. Крототека была запрещена, а её создатель исключён из отряда со строгим выговором по комсомольской линии.

После этого Крот пошёл к начальнику отделения, и тот с готовностью взял его под свою опеку. Правда, затем Валентинов не раз раскаивался, что выдал ему удостовернение внештатника. Каждый раз, когда помощник прокурора вызывала начальника на ковёр по очередной жалобе, Валентинов уверял, что Кротов - его единственная и преступная ошибка, и что он немедленно примет меры. Пару раз, вернувшись после таких разборок, начальник действительно изымал у Крота удостоверение, но всякий раз к концу квартала его приходилось возвращать: Крот обладал редкой способностью лепить добротные уголовные дела буквально из воздуха. Результаты работы отделения оценивались по количеству "палочек" и "галочек", и на этих весах пять изготовленных Кротом мелочёвок ценились соответственно в пять раз выше одного раскрытого под руководством Валентинова убийства.

Крот сманил из оперотряда ещё нескольких ребят, уставших от руководящего комсомольского влияния. Этим он страшно рассердил командира оперотряда Костю Побелкина, в одночасье лишившегося наиболее активных работников. Побелкин то и дело писал на Крота кляузы в партком и деканат, правда, упоминать при этом Валентинова всё же не рисковал. Он поднимал страшный шум из-за всяких мелочей, вроде самодельного микрофона под столом секретаря Приёмной комиссии или поддатого члена парткома Университета, который по пути в милицию в сопровождении Крота случайно ударился лицом о косяк двери (судя по лицу, не меньше десяти раз). Секретарь парткома, однако, уже уладил с начальником отделения эту историю к обоюдному согласию сторон и договариваться ещё и с Побелкиным не собирался. Поэтому Костя лишь время от времени безрезультатно пытался поймать Крота на чём-нибудь абсолютно незаконном, а также строго запретил пускать возмутителя спокойствия в штаб оперотряда.

Здесь, в штабе его легче всего было застать. Вот и сейчас Кулинич, заглянув внутрь, увидел Крота, забивающим "козла" с окодовцами. Присев рядом, опер взял фишки и завёл разговор. Подведя к интересующей теме, он попросил Крота сориентировать его в мире университетских спекулянтов.

Мира спекулянтов как такового в Университете не оказалось в силу того, что, по словам Крота, спекулировали здесь все.

В 206-м отделении милиции, как и в других, имелась группа угрозыска и паспортный стол. Представительств же других милицейских служб, в том числе БХСС, отделению не полагалось. Бэхаэсэсники из района если и заглядывали в Университет, то крайне редко, так что спекулянты чувствовали себя здесь достаточно вольготно. Пустующую экологическую нишу в отделении заполнял, по мере своих возможностей, Крот, исполняя роль местной службы БХСС.

Крот с готовностью согласился поделиться своими знаниями и под стук костяшек и возгласы "А мы поперёк!", "Приплыла!" и "Считайте фишки!" он прочёл вводную лекцию на тему "Спекуляция и чёрный рынок в Университете".

Чёрный рынок в Университете был особенным, не похожим на тот, что функционировал на всей остальной территории страны, хотя и столь же чёрным. Во-первых, движение товаров здесь не подчинялось нормальным рыночным или хотя бы базарным (ибо в нашей стране пока не рынок, а базар) законам. В то время, как везде поток товаров, поступая от производителей (либо расхитителей) к оптовикам, далее дробился, переходя к более мелким спекулянтам, и от них уже попадал к потребителям, в Университете путь обычных в общем-то товаров бывал порой весьма причудлив. Отдельные оптовые торговцы доставляли в общежитие крупные партии дефицитных вещей, и сюда же стекались более мелкие, закупленные в торговой сети и у тех же спекулянтов. Лишь немногие товары находили в Университете своего потребителя. Большей частью они перепродавались по нескольку раз среди студентов как партиями, так и поштучно, естественно, цена каждый раз возрастала. Покрутившись так некоторое время, товар уходил обратно к московским спекулянтам или в другие города. Получившаяся в результате каша не подчинялась никаким экономическим закономерностям, но позволяла почти каждому студенту получить каким-то образом небольшой доход.

Во-вторых, университетский рынок, в отличие от городского, имел, так сказать, заочный характер. Никто не стоял с товаром в руках, не ставил лотков и не открывал ларьков. Все сделки заключались посредством объявлений, под которые были отведены десятка два больших стендов в разных корпусах. Объявлений громоздились тысячи и тысячи, их постоянно растущие напластования среди роящихся вокруг студентов чем-то напоминали пчелиные соты. Бумажный слой был таков, что если Кроту требовалось, к примеру, изъять интересующее его объявление, он просто втыкал под него ножик и, подрезав снизу, выдирал вместе с сантиметровой толщины куском более ранних наслоений. Образовавшаяся рана моментально зарастала новыми бумажками. Практически все объявления были анонимными. Свой телефон или номер комнаты на них писали покупатели, а продавцы обращались к ним самое большее через полдня. Подобная традиция возникла из опасений спекулянтов; таким манером они надеялись сохранить анонимность и уберечься от милиции. Против милиции это, возможно, и помогало бы, если б та вздумала ловить университетских мелких спекулянтов. Но молодым росткам рыночной экономики противостоял Крот, а от него никакие уловки не спасали!

За всеми этими разговорами Кулинич, не уделяя достаточно внимания игре, два раза остался козлом. Уходить побеждённым он посчитал оскорбительным для чести мундира и поэтому задержался ещё, чтобы преподать урок дружинникам. В паре с Кротом взяв реванш и в довершение навесив соперникам "яйца", он заметил, что времени уже "ого-го", и пора бы действительно взяться за спекулянтов.

Тяжко вздохнув, опер уже хотел идти, но тут оказалось, что ближайший спекулянт фактически у него в руках. Ребята собрались на операцию. Накануне Крот договорился по телефону с неким Андреем о покупке у него наручных часов по явно завышенной цене, и сейчас собирался взять этого Андрея и пустить его по административке за "незаконную продажу по ценам, превышающим...". Как понял Кулинич, это была уже отработаная процедура: подставной покупатель - задержание - протокол - статья 1502 - судья - штраф с конфискацией. Отделению регулярно сыпались "палочки", а Крот тренировал своих ребят для более серьёзных дел.

Естественно, опер заявил, что примет участие в операции и договорился о получении задержанного спекулянта в своё распоряжение.

Возле дежурной части его окликнул Петрович, дежурный по отделению:

- Алё, Николаич! Это для тебя, кажется. Тут ребята жилой сектор отрабатывали...

Петрович почему-то ко всем обращался исключительно по отчеству и на "ты" - и к своим коллегам, и к гражданам, и к задержанным. "Ну, чё, Сергеич, подписывать будешь", - добродушно говорил он арестованному и при этом так искренне улыбался, что задержанный тоже расплывался в улыбке как дурачок, совершенно забывая, что ему светит лет пять срока. Единственным исключением для Петровича был начальник отделения, именовать которого Владимирычем он решался только за глаза.

- ...Нашлось двое свидетелей, как накануне убийства этот сукин сын Фотиев поругался с каким-то чёрным. Но не тем, что у нас отдыхает, а другим, вроде бы, спекулянтом. Вот протоколы, почитай.

Эмоциональная оценка потерпевшего не вызвала у опера протеста. Так испортить показатели отделения, позволив убить себя в конце квартала, мог только законченный сукин сын.

В показаниях утверждалось, что накануне вечером Фотиев на лестнице бурно объяснялся с неким гражданином упомянутой национальности, о котором известно было лишь то, что это оптовик, регулярно носивший в общежитие партии товаров. Ни имени, ни подробностей внешности очевидцы не сообщили. Хотя у Кулинича возникли определённые сомнения относительно искренности свидетелей, но протокол составлял зампорозыску Хусаинов, и если уж он не смог вытянуть у свидетеля всей правды, значит уже ничего не поможет. Не исключено, впрочем, что свидетель действительно не знал имён.

Вот и стало ясно, о чём расспрашивать спекулянтов.

Всё вышло удачно. Продавец явился на встречу один, товар принёс с собой и, как только взял деньги, был немедленно повязан. Формальности заняли около часа времени. Следовало составить рапорта о доставлении нарушителя, административный протокол, получить объяснение с "покупателя" и составить протоколы об изъятии полученных продавцом денег и добровольной выдаче купленных часов. Для протоколов пригласили двух понятых, за которыми пришлось бегать на второй этаж и ещё уговаривать. Последний документ - расписка "покупателя", что деньги ему возвращены - и дело можно было передавать на рассмотрение.

Здесь Кулинич несколько изменил обычный ход процедуры. Он увёл задержанного к себе в кабинет и долго втолковывал ему, что теперь дело плохо, его отчислят из Университета, он попадёт "на учёт" как спекулянт и тому подобное. Уже через двадцать минут задержанный "потёк" и согласился ответить на некоторые вопросы в обмен на заминание дела.

Последующая беседа дала кое-какую полезную информацию. Торговец, который оказался никаким не Андреем, а вовсе Никитой, немного знал замаячившего в деле пока что анонимного кавказца, носящего оптовые партии товара в общежитие. И даже не одного, а двух. Работали они, по его словам, в паре, появлялись регулярно то один, то другой. Одного, который постарше, звали Рустам, а более молодого - Шамиль. Скидывали они товар десятку своих знакомых, а те распродавали более мелкими партиями. Никита знал только одного из таких "дилеров" и, немного поупиравшись, назвал его имя и номер комнаты - Антон, 417.

Задержанного спекулянта Кулинич отпустил с миром. Изъятые часы (супермодные "Командирские") хотел сперва оставить себе, но, вспомнив о щепетильности Крота в таких вопросах, вернул Никите, отчего тот совсем развеселился, и чтобы испортить ему настроение, опер на прощание пообещал помочь, если впредь возникнут сложности: "Вы, как наш секретный сотрудник, можете рассчитывать...". Благодаря усилиям журнала "Огонёк" и иже с ним, в последнее время слово "сексот" стало страшнейшим оскорблением, и большинство граждан скорее согласились бы умереть под пытками, чем пойти в "секретные сотрудники". Услыхав, кем он теперь стал, Никита ушёл с такой кислой миной, что опер искренне порадовался. Теперь он никому ни за что на свете не расскажет, что Рустамом заинтересовалась милиция.

"Ну вот, - рассуждал Кулинич, - есть ниточка к Рустаму. А как её реализовать? Если Рустам действительно имеет отношение к убийству, то, скорее всего, здесь появляться больше не станет, во всяком случае, какое-то время. Хотя, чёрт его знает, если он уверен, что доказательств на него нет, то скрываться - давать лишний повод для подозрений. Может и придти как ни в чём не бывало. Хорошо, допустим, придёт. И как же до него добраться? Поставить наблюдение за комнатой Антона? Оптовик может приходить раз в неделю, кто же станет столько сидеть в засаде? Да и вообще, кто станет сидеть? Людей для этого у нас нет. Можно обратиться к следователю, пусть заказывает Семёрку. Нет-нет, нереально: ему не дадут, да и не сделает тут ничего хвалёная Семёрка. Общежитие - здесь не замаскируешься. Потом, сколько может быть у этого Антона контактов? Он же спекулянт - по нескольку десятков в день, всех отследить - совершенно нереально! Значит, придётся с ним беседовать и пытаться получить информацию о Рустаме. Может и не знать. С какой стати оптовик станет оставлять сведения о себе? Нет, не может быть, чтобы ничего о нём не знал. Конспирации их не учили. Но может просто не сказать. Конечно, добровольно не скажет, прошли те времена. Надо будет припугнуть. Чем? Он - спекулянт, значит, найдётся, чем. Итак, решено: берём в оборот этого Антона."

В паспортном столе общежития опер выяснил фамилию и другие данные Антона. Проживал он в комнате один. Это навело на мысль, что Антон - не простой студент. Да и семнадцатая комната считалась в некотором роде привилегированной.

"Социальный статус" обитателя 417-й выяснить оказалось нетрудно. Антон Аверченко вот уже два года занимал пост председателя студкома одного из факультетов. Невесть какая шишка, но, если окажется вредным, может получиться скандал. По опыту Кулинич знал, что самое отвратительное по нынешним временам - это нарваться на такого вот общественного активиста мелкого размера.

Простой студент (если он, конечно, не юрист - об этих разговор особый) знает своё место. С другой стороны, если вдруг попадётся действительно солидный человек типа замдекана или какой-нибудь профессор, то он по положению своему скандала боится. С таким спокойно и по-деловому можно договориться. А вот всякая мелковажная шелупонь вроде председателей студкомов - это что-то! До хрипоты будет права качать и после не успокоится. Таким чем больше скандала, тем лучше. Они на этом популярность имеют. Сейчас ведь кто громче крикнет, тот и прав. А начальство с молодёжью заигрывает. Те почувствовали слабину - и наглеют раз от разу.

Настроившись на неприятный разговор с Аверченко и очень вероятный скандал, Кулинич уже собрался отправиться в гости к Антону, но в коридоре столкнулся с начальником отделения майором Валентиновым.

- Ты чего бездельничаешь? - как всегда, начал тот.

В ответ Кулинич подробнейшим образом расписал ему свои поиски в мире спекулянтов, естественно, кое-что приукрасив и дополнив постоянно возникавшими на пути трудностями.

Начальник отделения очень любил быть в курсе всех дел, и чем больше информации ему сообщить, тем выше он оценивал работу подчинённого. Правда, пользоваться этой чертой начальника для завоевания его расположения коллеги не торопились. Ещё одна черта руководителя состояла в том, что, получив хоть какую-то информацию, он тут же начинал строить планы, организовывать суперхитрые ОПЕРАЦИИ и задействовать в них всех подчинённых, кого мог найти.

Так, например, однажды кто-то из оперов, застигнутый Валентиновым за забиванием "козла" в рабочее время (любое время у него автоматически считалось рабочим), пытаясь задобрить начальника, выложил ему агентурную информацию о том, что студент такой-то, прогуляв много занятий, достал фальшивую медицинскую справку для оправдания прогулов. В результате доложившему, а также ещё двоим ни в чём не повинным сотрудникам отделения пришлось два дня пахать как проклятым, ибо Валентинов придумал ОПЕРАЦИЮ по выявлению подделки документов. Опера перерыли личные дела нескольких сот студентов в поисках поддельных медсправок.

Муравьёв накануне по учебнику криминалистики освежил в памяти признаки поддельных документов. Там говорилось, в частности, что "в изображениях нарисованных оттисков печатей отмечаются сдвоенные штрихи, несоответствие текста названию учреждения, орфографические ошибки, нарушение геометрической формы, асимметричное расположение частей текста, неровность строк, нерадиальное расположение букв, различие в размерах интервалов между строками и буквами, неодинаковый рисунок одноименных букв, извилистость и утолщение штрихов, расплывы красящего вещества..." Практически все эти признаки усматривались не только в проверяемых справках, но даже в печати на его собственном служебном удостоверении.

Наконец опер наткнулся на несомненную фальшивку. В трёх справках, выданных якобы нашей, университетской поликлиникой, на штампе сидела вопиющая грамматическая ошибка. Предвкушая несколько полновесных "палочек" по 196-й, коллеги отправились в поликлинику, которая к тому же была в двух шагах, дабы убедиться, что найденные справки на самом деле не выдавались. Каково же было удивление, когда им объявили, что в медицинских картах указанных студентов, как и в журнале регистрации выдача справок зафиксирована. После продолжительного разбирательства обнаружилось, что штамп поликлиники действительно содержал опечатку, но на это до сих пор никто не обращал внимания.

Однако, надо признать, что ОПЕРАЦИИ Валентинова всё же иногда удавались.

В этот раз Кулинич тоже рисковал нарваться на очередную затею начальника, делясь полученными сведениями.

- И как ты думаешь подступиться к этому Антону? - заблестевшие глаза Валентинова не предвещали ничего хорошего.

- Потолкую с ним, припугну ответственностью за спекуляцию и узнаю, кто этот Рустам и как его найти, - обречённо поведал Кулинич.

- Так не пойдёт, - отрезал начальник, - ничего он тебе не скажет. Ну-ка, пошли ко мне.

Привычно ухватив опера профессиональной хваткой - за рукав повыше локтя - начальник потащил его в свой кабинет, крикнув по пути дежурному:

- Разыщи Муравьёва и Шпагина и - ко мне!

Очередная ОПЕРАЦИЯ вступила в фазу планирования.

Заседание в кабинете начальника по разработке плана ОПЕРАЦИИ длилось около часа. Причём, большая часть времени ушла на простое ожидание - у Валентинова то и дело звонил телефон, и сыщики терпеливо ждали, когда он закончит разговоры. Остальное время они выслушивали планы начальника, время от времени печально кивая, когда представляли себе, сколько придётся побегать.

Через час закипела работа. Кулинич и Муравьёв препирались, с какой периодичностью они будут сменяться, осуществляя наружное наблюдение за комнатой. Сержант Вощанов, получив подзорную трубу и рацию, отправлялся занимать место на крыше, откуда просматривалось окно комнаты 417. Сам Валентинов обсуждал с Кротовым, под каким предлогом тот сможет нанести визит Антону, чтобы взглянуть на комнату изнутри. К ОПЕРАЦИИ были привлечены ещё многие сотрудники отделения и даже один опер райотдела БХСС, которого Валентинов вызвонил из РУВД.

К середине следующего дня, когда пыл начальника немного угас, он передал управление ОПЕРАЦИЕЙ вернувшемуся из командировки в Щёлково Хусаинову. Зам по розыску немедленно свернул это безобразие, прекратив разбазаривание людей и ресурсов. Но к тому времени уже имелись некоторые результаты.

Надо заметить, что, как всегда, все дружно осуждали Валентиновскую ОПЕРАЦИЮ, называя её авантюрой, и ни за что бы не стали делать подобных вещей, если бы не прямой приказ начальника отделения. И, как всегда, невозможное оказалось возможным. Для Кулинича, например, было очевидно, что поставить наблюдение за комнатой нельзя, ибо в коридоре общежития любой человек, промаячивший дольше 15 минут, неизбежно будет распознан как шпик. Но Валентинов приказал выставить наблюдение, и пришлось выставить. Слоняясь между подокоником, кухней и лестницей, пугая проходивших студентов верещанием рации и чувствуя себя "Прожектором перестройки", опера несли вахту и, вопреки пессимистичным ожиданиям, кое-что увидели.

Удалось засечь несколько людей, приходивших к Антону, а двоих из них даже отследили и установили личность.

Крот заходил в 417-ю, представившись знакомым знакомого и поинтересовался закупкой партии чего-то дефицитного. Хозяин, видимо, принял его за обычного спекулянта, ничего не заподозрив, и они договорились о сходной цене.

Картина постепенно прояснялась. Аверченко, судя по всему, устроил у себя в комнате перевалочный склад. Стоявший практически бессменно в наружке Муравьёв конечно же, в доску засветился (проживающие в окрестных комнатах не могли только сойтись во мнении, кого именно он "пасёт"), но сумел засечь доставку нескольких партий товара, в числе которых наиболее заметным был телевизор. Двое студентов протащили в 417-ю коробку с "Рубином", судя по виду, новым, только из магазина. Опер из района, позвонив всеведущим коллегам, узнал, что сегодня выбросили "Рубины" в магазине на Ленинском проспекте; это была единственная помощь от него, не считая ценных советов типа "это вы делаете не так, а то - и вовсе неправильно".

Данный телевизор Хусаинов и избрал рычагом для оказания давления на Антона. Можно было попробовать пришить ему спекуляцию. Для этого надо было доказать "скупку и перепродажу с целью наживы", как гласила статья 154 УК, причём, чтобы "навар" оказался не меньше ста рублей.

"Он весь день просидел в комнате, - рассуждал опер. - Предположим, что он сам ездил в магазин и купил этот телевизор. Продавец его опознает, никуда не денется, организуем ещё двух свидетелей. Скупка есть. Перепродажа тоже будет, ведь купили они его явно не себе. Подставим своего покупателя или поймаем настоящего - вот тебе и перепродажа. Цель наживы - более проблематично. Телевизор всего один, вот если бы два... Ладно, будем давить на косвенных. К тому же, всё равно нам это дело не в суд нести. Сойдёт!"

На другой же день Антона взяли на продаже телевизора. В роли покупателя выступал один из дружинников.

Операция чуть не сорвалась, поскольку не могли собрать требуемую для покупки сумму. Деньги после оформления протокола покупателю возвращаются, но занять 1700 рублей на два часа оказалось почти неразрешимой проблемой. Хусаинов вывернул карманы у себя, у Валентинова, у двух сыщиков и дежурного по отделению, но добыча составила только 550. В конце концов Валентинов плюнул на принципиальность и позаимствовал деньги из кассы закусочной. Заведующая дала с радостью: она давно уже прикормила (к счастью, пока в буквальном, а не переносном смысле) всех сотрудников отделения кроме начальника. Сейчас она обрадовалась, что и Валентинов стал ей хоть чем-то обязан. Глядя на её довольную рожу, на которой подхалимство смешалось с высокомерием, Валентинов про себя решил в ближайшем будущем натравить на закусочную Крота. Как всего лишь внештатник, он не входил в круг прикармливаемых и мог основательно попортить кровь общепитовским жуликам.

Аверченко, как и ожидалось, пытался поднять несусветный шум, когда его задержали и стали оформлять дело.

Антон бушевал, ссылаясь на права человека, демократию, а также требуя немедленного медицинского освидетельствования, поскольку ему, мол, сломали руку при задержании. На самом деле, Кулинич только слегка заломил спекулянту запястье, когда тот не пожелал идти в отделение.

Против подобных скандалистов у Кулинича имелись свои средства. Но он логично рассудил, что раз ОПЕРАЦИЯ проходила (по крайней мере, начиналась) под личным контролем начальника, то и унимать этого деятеля тот должен сам. Они с Муравьёвым отвели задержанного под ручки в кабинет к начальнику отделения и доложили, что операция завершена - спекулянт задержан.

- Значит так... Антон Васильевич, - мягко начал Валентинов, проглядев паспорт, - вы ведь знаете, что вам грозит? Вы, кажется, аспирант?

Задержанный промолчал.

- Какого факультета?

Аверченко ещё думал, отвечать или нет: упускать инициативу в разговоре он не хотел, собираясь продолжить предъявление претензий. Повисла пауза.

Валентинов волновался. Он имел влияние на руководство любого факультета, за исключением одного. Юридический факультет, напротив, имел влияние на Валентинова, поскольку там училось много сотрудников главка, РУВД, да и его собственного отделения, не говоря уже о детях министерского начальства.

- Физического, - дал справку Муравьёв, найдя наконец сведения в бумагах.

- Ага! - у начальника отлегло от сердца. - Значит, мне придётся поговорить о вас с деканом.

Аверченко всё же поборол робость перед майором и возобновил свои речи насчёт нарушений закона и прав человека. Не слушая его, Валентинов набирал номер.

- По Конституции, вы не имели права входить в мою комнату без санкции прокурора! А нанесение телесных повреждений - это вам обернётся крупными неприятностями! И я отказываюсь говорить без присутствия адвоката. Съезд народных депутатов скоро примет указ о свободе торговли, а вы обвиняете меня в спекуляции! Вы меня охранять должны от бандитов. Я завтра же пойду к знакомому депутату - и вы узнаете, как нарушать закон! Хотите устроить здесь тридцать седьмой год? Я имею право ознакомиться со всеми...

- Здравствуйте, Степан Васильевич, - повысил голос Валентинов. Он наконец соединился с деканом и врубил на аппарате громкую связь.

Аверченко осёкся.

- Здравствуйте, Борис Владимирович, - голос декана сильно искажался громким динамиком телефона, но не узнать его было нельзя.

- Извините, что беспокою по мелочам.

- Ну что вы, в вашей работе мелочей нет.

Декан физфака Степан Васильевич был кадром старой закваски и помнил ещё те времена, когда на заседания Учёного совета захаживал сам Лаврентий Палыч1.

- Вот тут ваш аспирант Аверченко Антон Васильевич...

Когда разговор закончился, Аверченко был морально раздавлен, сломлен и смят. Аспирантура явно накрывалась. Выселение из общежития казалось вопросом решённым. Да и в студкоме вряд ли не станут считаться с деканским мнением - там же тоже аспиранты.

Далее задержанного передали на "потрошение" Кулиничу. Для начала Сергей счёл полезным помариновать его минут десять в обезьяннике. Тем временем там происходило действо под названием "борьба с наркомафией". Опер Ветров приволок парня и спичечный коробок с "травкой". Интрига заключалась в том, что задержанный был отдельно, а травка - отдельно. Парень от коробка отказывался категорически. Вежливо но настойчиво. Ветров крутился так и эдак, но всучить вещдок задержанному не мог. Явился Хусаинов, окинул картину понимающим взглядом и повернулся к сыщику:

- Понятые готовы?

Понятые были уже готовы, но, к сожалению, пришли только что и факт принадлежности коробка засвидетельствовать не могли.

- Карманы ему выверни!

- Смотрели уже...

- Выверни, говорю. Глянь, нет ли чего в складках. Товарищи понятые, обратите внимание...

Под пристальными взглядами понятых из складок карманов были извлечены несколько крошек. Задержанный, кажется, запоздало понял, что всё обойдётся не так легко, как казалось вначале.

- Запечатать в пакет. На экспертизу! - распорядился Хусаинов. - И вообще, изыми-ка у него всю куртку.

При последних словах зам по опер плечом вытолкнул Ветрова из комнаты и добавил ему кое-что приватно.

Ветров заскочил за угол, высыпал щепотку зелья из изъятого коробочка и тщательно растёр между ладонями. После этого состроил честные глаза и под пристальными взглядами понятых содрал с "наркодельца" его куртку и запечатал в пакет. Теперь можно быть спокойным. Экспертиза опровергнет все его бредни типа "это не моё".

Вздохнув, Кулинич подцепил за рукав понуро сидевшего Аверченко и повлёк его в кабинет допрашивать. Насчёт Рустама и Шамиля сведения оказались правильными. Действительно, то один, то другой привозили Антону партии товара. Знал он о них немного, но вполне достаточно, чтобы можно было установить их личности. По сведениям Антона, Рустам и Шамиль были студентами Московского института инженеров землеустройства.

На другой день Кулиничу пришлось ехать в этот институт, где он полчаса препирался с зав.учебной частью, пока смог получить списки студентов. Работы хватило до вечера, поскольку искомые ребята оказались бывшими студентами, но их дела опер всё же нашёл. Бачиев Рустам Умарович и Басаев Шамиль Салманович были отчислены в прошлом году за неуспеваемость.

- А где они сейчас живут, вы не знаете? - без особой надежды поинтересовался опер у начальника курса.

- Да откуда ж? Я их с тех пор и не видел.

- А с кем из студентов они дружили?

- А хрен его знает, - простодушно ответил начкурса. - Со мной они особо не откровенничали.

- Но всё-таки, видели вы их с кем-то в компании?

- Кажется, они только со своими, грузинами водились. Видел пару раз - стоят и разговаривают о чём-то не по-русски. Громко так, нахально. Может, и обругали тебя, а не поймёшь.

Согласно сведениям из личных дел, по национальности Бачиев и Басаев являлись чеченцами, а вовсе не грузинами, но для администрации это, видимо, были несущественные нюансы.

Чеченцев в институте оказалось немало, но сразу обращаться к землякам с вопросами Кулинич не решился, ибо знал, что круговая порука у них сильна как нигде.

Валентинов, выслушав доклад, установил местонахождение подозреваемого эвристически:

- Раз отчислен, значит в их общаге живёт. Слыхал я про это чеченское гнездо у Курвского вокзала. Собирай завтра группу и отправляйся на задержание. С прокурором проблем не будет.

Проблемы возникли не с прокурором, который действительно легко завизировал постановление, а с группой. Отдавая распоряжение, начальник отделения забыл, что на завтра уже раздал задания всем сотрудникам.

В общежитие землеустроителей Кулинич смог прихватить с собой только Муравьёва. Закреплённая за розыском машина, как водится, сломалась, и им пришлось тащиться на автобусе. Однако неторопливая доставка имела и свои преимущества - за две остановки до общежития опера увидели вывеску: "219 отделение милиции".

- Я сейчас забегу к местным, - предложил Муравьёв, - может, они чего-нибудь знают.

Ждать ответа было некогда, и он торопливо выскочил из автобуса. В общежитие Кулинич явился один.

Против ожидания, отыскать в большом здании непрописанного человека оказалось совсем легко. Комнату Бачиева указал первый же встречный кавказец. Лишь когда Кулинич уже направился в указанном направлении, абориген с запозданием поинтересовался:

- А зачем он тебе?

- Бизнес, - туманно бросил Кулинич. Впрочем, кавказец удовлетворился этим ответом.

В комнате, как и следовало ожидать, обнаружилось человек десять уже подогретых чеченцев. Интуиция подсказывала оперу, что милицейское удостоверение здесь вряд ли сможет добавить ему популярности.

В памяти тут же всплыло давешнее задержание в одной из общаг на проспекте Вернадского. Там тоже потребовалось выдернуть из комнаты одного кавказца, причём подозреваемого даже не в убийстве, как тут, а только в развратных действиях. Кулинич тогда был вдвоём с местным участковым. Не успели они ещё произнести заветное "Пройдёмте, гражданин", а в коридоре уже собралось десятка полтора кавказцев, не считая сочувствующих зрителей других национальностей. С ужасом вспоминались даже не полученные синяки и не беседа в прокуратуре, а последствия статьи появившейся вскоре после этого в известной газете "Масонские новости". В заметке с громким названием "ОМОН терроризирует студентов" с мазохистским смакованием расписывалось, как милиция врывалась в комнаты, как невинных студентов выволакивали в коридор и избивали ногами и дубинками, при этом самому Кулиничу отвели роль командующего карательной акцией. Фактически же по полу валяли именно их с участковым, но знакомого журналиста у них не оказалось.

Сейчас, похоже, история была склонна повториться.

Но службу следовало исполнять. Кулинич решительно шагнул в комнату.

- Слушай, брат, ты тут чего хочешь? - уже повернулся к нему один из чеченцев.

Опер вздохнул, достал из кармана гранату и выдернул чеку.

- Вы все ложитесь на пол!

Чеченцы поспешно легли.

- А ты, брат, сейчас пойдёшь со мной! - Кулинич сгрёб Бачиева за воротник и вывел в коридор. Здесь он аккуратно прикрыл дверь, не забыв вложить в щель гранату. При открывании граната обязана была рвануть, и Бачиев что-то тревожно крикнул по-чеченски.

Не слушая ответа из-за двери, Кулинич зло ткнул чеченца стволом в бок и повлёк его к лестнице. Оставленная им в двери зажигалка была подарком к прошлому дню рождения, отлично служила уже почти год, и он был огорчён потерей.

Когда они спустились на первый этаж, сверху послышались грозные крики, и на лестницу высыпала толпа аборигенов. Возможно, они хотели вернуть ему зажигалку, но у некоторых в руках что-то подозрительно поблёскивало. Бачиев рванулся, но Кулинич изо всех сил потащил его ко входной двери. Едва опер приладился открыть дверь пинком, как она распахнулась сама, и в вестибюль ввалился здоровенный сержант в бронежилете и с автоматом в руке. За ним следовало ещё человек десять - похоже, весь личный состав двести девятнадцатого отправился на прогулку. Замыкал колонну Муравьёв.

Чеченцы на лестнице моментально сделали вид, что идут просто погулять. Ножи куда-то исчезли. Кулинич нагло забрал у шедшего впереди свою гранату.

- Ты как, живой? - обеспокоенно поинтересовался Муравьёв. - Мне тут объяснили, что в это общежитие вдвоём не ходят. Даже сейчас народу маловато.

- Ну вот, - подвёл итог местный капитан. - Все живы-здоровы, а на этажи мы не пойдём. Чёрт знает, что там может быть!

Все гурьбой вывалились на двор. Вместо "воронка" Кулинич с некоторым изумлением увидел солидный "Икарус" с надписью по борту "Интурист". Новоявленные интуристы забрались в автобус и направились в отделение. По дороге притормозили у магазина - чудесное спасение требовалось отметить. Разумеется, ставил Кулинич.

Рустама Бачиева отвели в камеру, народ облегчённо снимал бронежилеты. Капитан отпустил шофёра автобуса, неискренно пожелав тому впредь не развозить блядей и, следовательно, не попадаться. Опера прошли в дежурную часть.

На двери дежурки Кулинич заметил кодовый замок, какой обычно устанавливают в подъездах. Огромный жестяной ящик с чёрными кнопками выглядел здесь как-то диковато. Миг спустя Сергей понял, почему: замок установили кодом вовнутрь. Чтобы войти в отделение, достаточно было повернуть ручку, а вот выйти просто так не получилось бы. Улыбнувшись, опер продолжил изучать интерьер конторы, где оказался впервые.

Визуальное знакомство с 219-м отделением дало картину неутешительную. Во-первых, Кулинич отметил тот факт, что дежурный был навеселе. Видимо специально для такого случая его рабочее место отделялось от посетителей сплошным стеклом. Пол дежурной части усеивали окурки, а ключ от оружейной комнаты торчал в замке. Короче, Сергей про себя охарактеризовал обстановку в отделении как "бардак в хронической стадии". Впрочем, нам здесь работать не довелось и, видимо, не доведётся. И слава богу.

Тут же вспомнилось соседнее с нашим 316-е отделение, куда Сергея однажды занесло в не слишком подходящее время - в новогоднюю ночь. Привелось сдавать туда пьяного дебошира (конечно, под Новый год на пьянство велено смотреть сквозь пальцы, но разбивание чужих голов бутылками по-прежнему рассматривается как нарушение порядка). В отделении Кулинич слегка офигел - доставленный ими дебошир оказался самым трезвым человеком в этой конторе.

При входе в отделение их попросили держаться у стенки, а то, мол, старшина упился так, что ему душманы мерещатся, он заперся в оружейке и никого не подпускает. Словно в подтверждение послышался мощный рык "Не пройдёте, гады!", и несколько пуль царапнули по стенке. Задержанного долго били валенком с вложенной гантелей, а потом, чтобы привести в чувство, предложили полить водичкой. Идея почему-то показалась всем остроумной. Несмотря на протесты Кулинича, парня выволокли на мороз и стали поливать из шланга. Два сержанта, которые его поддерживали, мокли за компанию...

Да, по сравнению с 316-м здешняя контора выглядела весьма благопристойно - всего лишь попили пивка на рабочем месте.

Гостеприимный капитан, открывая очередную бутылку пива при помощи табельного "Макарова", заметил, что конструктор был "наш человек". С каким оружием лучше ходить на операцию - это ещё вопрос, но для всего остального лучше ПМа не придумаешь. Если поставить затвор на задержку, то образовавшаяся конструкция до миллиметра подходит к пивной бутылке, и лучшей открывашки не найти.

Друзья поспешили вежливо распрощаться с хозяевами и, забрав задержанного, отправились к себе. Естественно, тоже на общественном транспорте.

Приближаясь к родному отделению, опера настроились на лучшее - что их сейчас похвалят, а может быть даже разрешат отправиться к вечеру по домам. Всё-таки сегодня они взяли возможного убийцу. Настроение было испорчено ещё на подходе к конторе. Возле подъезда стояла машина с четырьмя кавказскими рожами. При виде друзей Бачиев приободрился.

- Давай-давай, - проворчал досадливо Муравьёв, дёргая наручники, которыми был пристёгнут задержанный.

Внутри отделения ждала ещё одна неприятность. Она стояла в коридоре, непринуждённо болтая с замполитом отделения Незлобиным. Неприятность персонифицировалась в майоре Пчёлкине - методисте из Главка, который появлялся у них изредка, преимущественно в те моменты, когда можно было ждать какого-либо успеха. Последний раз он заглядывал совсем недавно - как раз накануне убийства, они ещё забивали "козла" у Шпагина, и Кулинич отметил, что этот "кабинетный оперативник" неплохо играет.

"Раз припёрся так скоро, значит, почувствовал удачу, - отметил про себя Кулинич. - Ишь, нашёл себе друга. Два бездельника! Небось, с нами к чеченцам не полезли бы."

Замполита Незлобина в отделении отчего-то недолюбливали. На первый взгляд - совершенно незаслуженно. Ничего худого за ним не числилось ни здесь, ни на предыдущем месте службы (перешёл он сюда с освобождённой должности комсомольского секретаря РУВД). Всегда вежливый, исполнительный. На приказы начальника никогда на забивал. И выпить с коллегами не чурался. Но отчего-то его добрые белые глаза и открытое круглое лицо вызывали у сотрудников подсознательную антипатию.

Требовалось провести опознание Бачиева студентами-свидетелями. Самое трудное в таком деле - это найти понятых. Отчаявшись уговорить хотя бы кого-нибудь исполнить свой гражданский долг, Муравьёв вернулся в дежурку. Телефон штаба ДНД тоже почему-то не отвечал. В конце концов Муравьёв поручил поиск понятых помощнику дежурного.

Ротозей Семён уже успел смениться. Помощником стоял сержант Вощанов, который готовился получить офицерское звание и искренне считал, что главное качество оперативника - находчивость. Сам Вощанов имел её явно в избытке.

Понятых будущий опер привел уже через минуту. Выйдя из отделения, сержант остановил двух первых попавшихся студентов и сурово потребовал документы. Положив паспорта в карман, сержант отвёл несчастных в отделение, решительно ответив на вопрос "За что?":

- За всё хорошее!

Узнав от Муравьева, что от них требуется всего лишь расписаться в протоколе, студенты облегчённо вздохнули и приступили к своим обязанностям. Ещё через минуту Вощанов привёл статистов, пойманных тем же способом. Этот метод грозил жалобами и практиковался лишь при недостатке времени.

Здесь вмешался Пчёлкин. Он заметил, что статисты совсем не похожи на Бачиева и потребовал, чтобы, в соответствии с УПК, нашли других, "сходных по внешности с опознаваемым". Требование, конечно, правильное, но попробуй-ка найди двоих статистов в студенческом общежитии, да ещё и кавказцев! Именно это - пойти и найти - все в один голос и предложили Пчёлкину сделать самому. Он начал отказываться, ссылаясь на незнание территории, и в конце концов с ним отрядили Муравьёва - как самого молодого.

По дороге на этажи Муравьёв вспоминал своё первое опознание. Он тогда только-только пришёл в милицию и был полон всяческих вредных идей, а также предрассудков, почерпнутых в основном при чтении УПК. Дело вёл следователь Жбан, а опер выступал в роли свидетеля и должен был опознать одного злодея. Явившись в назначенное время в прокуратуру, он заметил возле кабинета следователя того самого злодея, понуро сидевшего на стуле. Муравьёв, войдя в кабинет, только собрался заметить следователю, что это вообще-то непорядок, что по правилам положено, чтобы опознающий находился в отдельной комнате и не мог видеть заранее ни опознаваемого, ни статистов. Но не успел он открыть рот, Жбан сам захватил инициативу:

- А-а-а, пришёл? Видел, в коридоре сидит? Это он?

- Он... - пролепетал сбитый с толку Муравьёв.

- Хорошо! - следователь продолжал рыться в бумагах. - Значит так. Выйди сейчас на улицу и найди двух понятых и двух статистов для опознания. Только чтоб с московской пропиской были. Давай, по-быстрому!

- Я вообще-то опознавать его должен... - опер ещё надеялся, что тут какая-то ошибка.

- Ну и что? - нимало не смутившись, отреагировал Жбан. - Мне, что ли, идти? - и развёл руками, как бы демонстрируя свой внушительный зад, который, на взгляд, действительно трудно было оторвать от стула.

Идти в конце концов пришлось всё-таки ему. После этого случая для Муравьёва прокуратура перестала быть авторитетом.

Спустя полчаса Пчёлкин понял, что экспедиция провалилась. Опознание придётся проводить с теми статистами, что были. Возвращаясь в отделение, Пчелкин решительно протолкался через толпу молодых людей, куривших на лестнице. Один из них ловко вытащил бумажник опера. Муравьёв укоризненно посмотрел на начинающего жулика. Бумажник вернулся на место. Пчёлкин ничего не заметил.

Опознание прошло довольно гладко. К сожалению, опознал Бачиева лишь один из студентов. Другой, пряча глаза, заявил, что для него все кавказцы на одно лицо, и он не может ничего с уверенностью утверждать.

После опознания за Рустама взялся лично Хусаинов. Зампорозыску отличался располагающей к откровенности внешностью и особенно фигурой. Хотя Хусаинов никого никогда не бил и даже не угрожал побоями (скажем так - почти никогда), оказавшиеся в его кабинете люди вдруг становились удивительно словоохотливыми. Улыбка Хусаинова (все передние зубы - металлические) и его худощавая фигура (всего 150 килограмм при росте 180) почему-то производили на них огромное впечатление.

И на этот раз попавший под обаяние зампорозыску Рустам рассказал, что Фотиев как-то упомянул о своём конфликте с неким Раджаповым по поводу абитуры. Вроде бы, на этой почве он кого-то не то кинул, не то подставил.

Насчёт абитуры же приходил в комнату Фотиева и тот громила с тесаком, которого с трудом повязали в ночь убийства. Он уже получил свой год за незаконное ношение холодного оружия (доказать нападение на сотрудника милиции не удалось, поскольку телесные повреждения наличествовали только на задержанном) и уехал в "дом родной". Но фамилия его была не Раджапов. И ничего другого о фотиевских делах из него вытрясти не удалось. Если на почве вступительных экзаменов у Фотиева случился один конфликт, то логично предположить, что могли быть и другие.

Понимая, что доказательств недостаточно, чтобы сделать его хотя бы подозреваемым, но понимая и то, что при необходимости их изыщут, Рустам с готовность закладывал фотиевские связи, но, тем не менее, категорически отказывался от убийства. Он даже признал конфликт с Фотиевым. Но на время убийства Бачиев располагал железным алиби - весь вечер он провёл в комнате милиции на станции "Арбатская".

Рустам не без оснований главной достопримечательностью Москвы считал хорошеньких и любвеобильных русских девушек. Благодаря то ли тугому кошельку, то ли каким другим столь же выдающимся достоинствам, девушки частенько отвечали Рустаму взаимностью. Однако в тот вечер случился Облом (именно так, с большой буквы). Увидев в метро очередную волнующую сердце красавицу, Рустам по обыкновению начал знакомство незамысловато - встав у неё на пути с обаятельной улыбкой. Дальнейшие события запомнились самому Бачиеву лишь страшной резью в глазах и болью в паху, а в официальных документах поста милиции были отражены как "нападение на младшего лейтенанта КГБ Садомцеву" и "ненадлежащее несение службы нарядом ППС по охране метрополитена". После продолжавшейся всю ночь беседы Рустам покинул гостеприимную станцию "Арбатская", лишившись всех своих карманных денег и значительной части обаяния. Однако приобрёл неопровержимое алиби, в чём теперь с гордостью признавался.

Версия "Бачиев" медленно угасала. Хусаинов поручил сыщикам вплотную заняться абитурой.


 

Примечания

1 Учёные физического факультета принимали активное участие в создании советского ядерного оружия, а проект этот, как известно, курировал Л.П.Берия. Так что некоторые ветераны факультета были с ним лично знакомы.

ДАЛЕЕ...

 

Источник информации: https://internet-law.ru/info/humour/fns2.htm

 

На эту страницу сайта можно сделать ссылку:

 


 

На правах рекламы: